Галина Сафонова-Пирус - Искусы Эроса. Бэт и Лис. Повести
– А он и впрямь?
– Ага. Шагнул к шкафу, пнул его ногой и вылетел вон. Сверху что-то упало, разбилось, а я… – А ты даже не посмотрела на осколки того, что разбилось, но… К горлу – ком, к глазам – слезы, да? – А я из-за слёз даже не взглянула на разбитое и стала искать на полу, в ворохе белья полотенце и дочка… Дочка зашептала надо мной: «Мам, давай я. Мам, давай…» и лицо её тоже было в слезах… – Бедная Линка! И со всем этим ты едешь в Крым? – Тогда я и запричитала: доченька, ты прости меня… за него прости! – Да-а, сценка разыгралась… И ты прокручиваешь её, прокручиваешь в сотый раз. Отключи этот фильм, Линка! – А потом он купался, уходил куда-то, ужинал. – Нет, не может она остановиться. – На другой день снова сидел у себя за закрытой дверью, уходил, приходил, а я после работы бегала по магазинам, готовила еду, дошивала юбку и всё надеялась: подойдет, одумается, извинится! – Не подошёл, да? – Нет, не подошёл. – А сегодня извинился? – А сегодня утром даже не вышел пожелать мне доброго пути. – Значит, еще и добавил твой Антон. – Представляешь? Не пожелал доброго пути, когда с детьми перед дорогой присели в коридоре!
Я инстинктивно вскинула руку, чтобы погладить её по голове, но на пол пути рука метнулась к термосу с кофе, и я уловила её выдох:
– Нет, не вышел.
И снова невидяще уставилась она на мелькающие за окном сосны, а я налила в разовые стаканчики кофе, протянула один ей и добавила про себя вместо неё: «А ведь знал, знал, что всё это увезу с собой!»
Едем уже второй час… Холодно-то как в вагоне! И почти пусто, только студенты в соседнем купе гогочут… и громко как! Что искать едем? Зачем соблазнились почти бесплатными путевками? Как это у Хемингуэя8? Единственная радость – это радость человеческого общения. Вот-вот, а я… А я и сама оторвалась от привычного, и Линку – от семьи, а кого встретим там для того самого «человеческого общения»? Но ладно, если скучно будет, то с тобой дневники, в них окунешься… Во, опять я – сама с собой. А, впрочем, вызывать себя другую не так уж и плохо, есть с кем вести диалог, а диалог всегда подталкивает, раскручивает, но сейчас ты, Ядва, только отвлекла меня от… И о чём я думала? А, о дневниках. Ну да, буду почитывать свои юношеские и подбивать Линку делать записи
Так у неё будут уже не юношеские.
Но зато в какой-то мере насыщенные жизненным опытом… Ишь, забралась на вторую полку и что-то не слышно её. Задремала?
Пусть поспит, не думая о будущих дневниках, а ты полистай свои…
Ага, прямо сейчас и…
«Очередная депрессия. Потухший взор. Плохо. Ведь годы-то идут, летят. Двадцать уже!»
Ох, сейчас бы тебе эти годы, да?
Не отказалась бы, Ядва, не отказалась. Но не перебивай меня.
«В семнадцать были мечты кем-то стать, чего-то добиться, но теперь они тают…»
Ага, тают, как этот заоконный снег под солнцем.
Слушай, я же тебя просила… «Да еще это вечное: для чего дана жизнь, зачем живу?»
И всё же ты теперь меня послушай. Вот ведь как получается: прожила ты уже вдвое больше, а ответов на эти вопросы так и не нашла.
Не нашла… Интересно, а задаются ли такими же вопросами студенты-попутчики, гогочущие на весь вагон? Тише вы, оглашенные! Человек задремал, а вы…
Смотри-ка в окно, город своего босоного детства проезжаешь.
Ну да, сердце аж затрепыхало.
Ну как же, самые романтические годы твои здесь пролетели.
Да-а, Денис, первая влюбленность, мучительное счастье видеть его, встречать. А потом…
А потом и он стал прошлым.
Ладно, Ядвочка, не будем о грустном. Очнусь-ка я от давнего дневникового прошлого и полистаю о не столь отдалённом. «Купила пластинку с классической музыкой. Какое же это упоение слушать „Лунную сонату“ Бетховена9!»
Это ты уже… когда работала и жила здесь.
Да, когда уже работала помощником режиссера. «Боже, как страшно потерять мечту, перестать замечать прекрасное, не стремиться к нему. И чем тогда жить? А разве стремление к любви это ни ожидание встречи с прекрасным?»
Во как. Мечталось тебе о любви как о чем-то прекрасном…
Мечталось. А оказалось, что «следствие любви» это – муж, ребенок, быт, нескончаемые заботы, как и у Линки, и даже ссоры из-за… И места для той прекрасной любви оставалось всё меньше, меньше, пока…
А пока за окном-то уже сумерки.
Да, сумерки… Еще и метель начинается, ишь как по перрону бабульку гонит! Наверное, к своему вагону спешит. Смешная… Сухонькая, а волочет за собой коляску до верху навьюченную. Ой, чуть не упала! В вагон-то свой хоть сядет?
Прикрой-ка глаза, авось время скорей пролетит.
Пролетит, пройдёт, пробежит… промелькнёт, пронесётся, просквозит… Всё, хватит, пусть время делает, что хочет, а я и впрямь вот так прислонюсь к уголку и вздремну.
Вот и Орел… До отхода поезда в Крым еще целых шесть часов.
– Линка, чем же заполнять их будем?
– А давай-ка по улицам побродим, по магазинам почкаемся.
– И как часто ты чкаешься?
Засмеялась… Ну, вот и хорошо. Подремала в поезде, отдохнула чуток и даже щечки зарумянились.
– Да не я чкаюсь, а дочка. Любит она это словечко.
Как же с крыш метёт! И снегом колючим – в лицо. Неуютно на улицах, тоскливо, но вида не подам, не буду заражать этим и Линку.
В зал ожидания. В уголок красной, отполированной задами скамьи
– Почитаем, Линок? – Плечом лишь дернула. – Нет, ты всё же послушай Максимилиана Волошина10, ведь на его родину едем:
В прохладных кельях, беленных известкой,
Вздыхает ветр, живет глухой раскат
Волны, взмывающей на берег плоский,
Полынный дух и жесткий треск цикад.
А за окном расплавленное море
Горит парчой в лазоревом просторе.
Окрестные холмы вызорены
Колючим солнцем. Серебро полыни
На шиферных окалинах пустыни
Торчит вихром косматой седины…
Нет, вижу, Волошин Линке – до лампочки, уже свитер вяжет, да и меня, честно говоря, такие прекрасные стихи сейчас не будоражат. Вот когда поеду к нему в Коктебель, тогда и буду читать.
Вот-вот… А сейчас посмотри вокруг, тебе ж нравится наблюдать, может, интересное что-либо схватишь.
Ага, вот… На цементном полу, прямо передо мной, квадрат солнца. И квадрат этот всё ползёт, ползёт по полу. Ползет воочию, заметно! Только что был у краешка скамьи и уже отъехал влево. Как же быстро летим мы во Вселенной! Слышу, даже слышу напряженное гудение полета Земли, нарастающий шум ветра, ощущаю космический холод вселенского пространства…
Не нужен тебе сейчас «холод вселенского пространства», лучше опять – к дневникам.
И прочитать из них что-либо Линке, чтобы заразить, подтолкнуть к записям? Ага.
– Линка, послушай-ка:
«Приходил Стас. Пробирался к нашей комнатке через хозяйскую и ворчал: „Можно здесь и ноги поломать…“ А когда уходил – снова, вроде как специально для наших добрых старичков бросил: „Если что здесь украдешь, то не сразу и выход найдешь“. На что те так и остолбенели». Видишь, Линка, если б не записала тогда этого о Стасе, то и кануло бы в вечность, а так… Дневники консервируют эпизоды жизни, а потом подталкивают и к воспоминаниям.
Дернула плечом, не оторвавшись от вязанья, но:
– Ну, если подталкивают, то и расскажи о нём.
– И расскажу. Слушай. В ту пору мы с подругой снимали комнатку у стариков евреев, и он иногда приходил к нам. Красивый был. Лицо с матовым благородным оттенком, тёмные большущие глаза, греческий нос, высокий лоб, а над ним – упрямый чуб. А еще были у него бородка и усы, которые так ему шли!.. и так нравились мне.
– А ведь в те времена, как мама рассказывала, на бородатых не только на улице пальцами указывали, но могли и с работы уволить.
– Ну да, сейчас на такое и внимания не обратили б, а тогда!.. Тогда это считалось – из ряда вон… А еще писал Стас стихи. Хочешь прочту короткое?
Линка поморщилась, но я уже открыла тетрадь:
– Послушай:
Случаются дожди —
застывшие навек седые струи.
Они трепещут мягко, как мираж.
И ты приходишь вечерами тихо,
и трогаешь упругих струек звон,
и в бессловесном снова ищешь смысла.
– Ну, как? – спросила, всё же надеясь на успех.
И не дождавшись ответных эмоций, прочла уже наизусть:
Это – сон отлетевший…
И в нем присутствуешь ты…
– Стас говорил, что они – мне…
На тропинках, уходящих куда-то,
мы с тобою одни.
Я не знаю: есть ли солнце над нами,
но свет загадочный явлен.
И тепло твоих пальцев моего касается сердца.
– Во, еще помнишь…
